Софья Содерберг: «Современное искусство очень обширно, поэтому универсального образования быть не может»

Интервью с художницей

Во флигеле Галереи Синара Арт полным ходом идет выставка екатеринбургской художницы Софьи Содерберг «Солнечные сплетения». Мы поговорили с Софьей о сущности понятия художник в контексте времени и о том, что нужно молодым для раскрытия творческого потенциала.

Софья Содерберг, 20 лет, художница, студентка Уральского архитектурного университета по направлению «Монументально-декоративное искусство». Ее первый персональный проект «Софья, Наташа и русская хтонь» был представлен в Доме Маклецкого в 2021 году. Принимала участие в коллективных выставках и фестивалях: «Маргинальная Ночь», «Мир Нойз», «Зона комфорта» в Музее советского быта, «Россия будет съедобной», уличный проект «Штабель», «Нежность» в галерее Center Arte, «Тихая синяя выставка» в баре «Нельсон Совин», 2-я Уральская квартирале.



– Софья, в своих изобразительных экспериментах в фотографии вы постоянно делаете отсылку к своему детству. Возьмем, например, серию работ о воображаемой подруге Наташе, которая мысленно была рядом с вами в раннем возрасте. Мы видим вас, маленькую девочку, в окружении игрушек, с родителями – создается впечатление, что вы счастливы. Между тем, как говорил Лев Додин, «искусство – это инструмент боли, оно всегда находит боль». Или художник нового времени, находясь в постоянном фоновом шуме трагедий, идет по другому пути: от счастья к творчеству?

– Детство для меня, и правда, является неким синонимом искренности, чистоты чувств и наивности переживаний в их первозданном виде. Детство – источник вдохновения и материал для исследования, в том числе, еще и потому, что сознание ребенка очень подвластно влиянию извне. Оно впитывает в себя любые малейшие события, которые вызывают искренний восторг.

Более того, для ребенка размыта граница между «сказочным» и «реалистичным», объективное восприятие поддается воздействию ассоциаций, идей и фантазий. Детство влияет на всю оставшуюся жизнь, я бы даже сказала, является неотделимым столпом, основой нашей личности.

Воображаемая подруга у меня была в том возрасте, когда я ходила в детский садик. А это время активного обучения всему. Те моменты бережно сохранил фотоаппарат, я художественно добавила в фотоснимки еще один слой ассоциаций и чувств.

Нарисованная Наташа становится неким медиатором для зрителей, который имеет возможность одновременно рассказывать о себе как о художественном проекте и связывать мою художественную практику с какой-то частью моей биографии.



– Кажется, что сейчас нет художника, который в своей творческой жизни ни разу не обращался бы к дискурсу детства. Сегодня с игрушечной темой активно работает, например, Ростан Тавасиев. Его голубые слоники, оранжевые медвежата и другие обитатели фауны становятся героями «добрых» ситуаций, в то время как в проектах, скажем, Сергея Шутова медведи истекают кровью. Как ваш проект о воображаемой подруге Наташе вписывается в художественный полилог о детстве?

– Тема взросления человека и атрибутов, которые с ним связаны, никогда не потеряют своей актуальности, поэтому такой повышенный интерес к теме понятен. Детство – это базовая ценность, основополагающая. Между тем каждый художник выбирает свой язык для разговора, расставляет свои акценты.

Мои работы отразили мое становление, поэтому художественный опыт с фотографиями стал лучшим решением для выражения моей идеи: когда я родилась, не было такого многообразия фототехники, таких возможностей «сохранить себя» в цифровом мире.

– В таком случае какую роль играет место создания ваших работ? Если бы вы жили не в Екатеринбурге, а, например, в Санкт-Петербурге, то проекты были бы другими?

– Сложно сказать, потому что у меня нет такого бэкграунда. Возможно, были бы и другими, но не в кардинально ином русле. Я всю жизнь прожила в России, поэтому в моем творчестве укорены русские ценности, контекст страны влияет на меня.

Приведу пример. На выставке в «Синаре Арт» есть объект «Невеста», в котором идет нарратив о русской патриархальной культуре. Также лес часто становится частью моих произведений, что тоже символично.



– Я заметила, что не каждую свою работу вы подписываете. А если все же начертание имени и фамилии есть, то они разнятся от объекта к объекту: где-то написано «Соня», где-то – «Софья». В эпоху концептуального искусства, когда авторская подпись тоже много значит, это осознанная игра с сигнатурой?

– Для меня нет большой разницы, как ко мне обращаются: я отзовусь и на полное имя, и на неполное, поэтому и подпись варьируется. Что касается трансформации ее стилистики, то скажу, что для меня любой текст – это часть произведения. Другими словами, есть контекст уместности. Если идейный нарратив предполагает работу с текстом, то он там будет фигурировать, если нет, то нет.

Например, в третьем зале экспозиции в «Синаре Арт» можно увидеть серию работ, представляющих собой дневниковые записи: там манера письма дрожащая, почерк не всегда разборчивый, но он и не должен быть таким. Когда мы заполняем дневник, то меньше всего заботимся о красоте своего письма. Мне хотелось сохранить этот эффект: зритель видит то, что как будто не предназначено для чужих глаз. Исходя из этого становится понятным, что сигнатура в данном случае была бы совсем лишней. 



– В одном из выпусков «Художественного журнала» Глеб Напреенко дал небольшую словесную зарисовку, которая меня заинтересовала. Он писал, что обычная практика студентов Школы фотографии и мультимедиа им. Родченко – это принести что-то на каждый триместровый просмотр и впоследствии сделать некое произведение в качестве диплома, но часто студенты создают проекты о невозможности сделать работу. Наверное, это можно объяснить «страхом белого листа». Знакомо ли вам это чувство? Как быстро у вас «рождается» произведение?

– Когда у меня уже сложилась концепция, подобраны материалы для ее реализации, то воплощение происходит быстро: всего за несколько дней. Речь ведь идет о творчестве, об эмоциональном отклике с моей стороны. Другими словами, я неравнодушна к идее, к результату, поэтому я работаю до тех пор, пока не закончу, иногда и ночью. В то же время бывают дни, когда я совсем не притрагиваюсь к материалам, и не вижу в этом ничего плохого.



– А как вы понимаете, что работа закончена? Есть ли какие-то критерии для такой оценки?

– Есть один главный параметр – я должна посмотреть на то, что получилось, и остаться довольной. Я обращаю внимание на смысловую и визуальную составляющие, на актуальность идеи. Важно сказать и о соответствии материалов замыслу. Особенно это касается работ, которые создавались на улице и в заброшенных зданиях, например, в рамках уличного проекта «Штабель». Основную концепцию удается сохранить с момента ее зарождения до непосредственной работы с местом, однако тут она уже начинает работать именно с самим окружением, за счет чего может меняться формат. Очень многие моменты приходится решать прямо на месте, все зависит от погодных условий и самой площадки.

– Профессиональное образование позволяет вам разбираться во всех тонкостях техники и технологии материалов. Кроме того, кажется, что образование сейчас воспринимается как программная часть совриска. Так, в лекториях при крупных культурных институциях редко можно увидеть свободные места. С другой стороны, принято считать, что вход в эту профессию свободный. Вы видите в этом противоречие?

– Скажу так: современное искусство очень обширно. Сайнс-арт, перформансы, саунд-арт – и список можно еще продолжить. Универсального образования в таком случае, наверное, быть не может, здесь скорее история про рефлексию и насмотренность.

Я сейчас получаю высшее профессиональное образование по направлению «Монументально-декоративное искусство». Любопытно, но мне говорят, что мои работы в определенных моментах уже имеют что-то общее с этим видом искусства: отсутствие падающих теней, стилистические особенности использования цвета, обрисовка мышц и форм тела человека.

Учиться я очень люблю, и в будущем мне хотелось бы продолжить свое образование в рамках разных стажировок.



– Образование еще дает и «чувство галстука»: новые знакомства, связи. Сейчас коллективная работа формирует значимый элемент социокультурной повестки. Так, жюри премии Тернера 2021 года выдвинуло на конкурс только художественные группы. Еще пример: основной проект VIII Московской международной биеннале молодого искусства будет реализован на основе кураторских замыслов. Вы индивидуалист в творчестве?

– На сегодняшний день у меня нет полноценных совместных проектов с другими художниками. Гипотетически мне было бы интересно междисциплинарное взаимодействие: например, со специалистом в области аудиального направления. Когда же мы говорим о совместном творчестве в рамках одного поля деятельности, то, мне кажется, может возникнуть недопонимание.

– А личным брендом вы тоже занимаетесь сами? Как вы относитесь к тому, что в современных реалиях художнику мало быть только художником, важно еще и заниматься вопросами своего продвижения? Наверное, один из ярких примеров – то, что делает Игорь Самолет. Свои объекты он называет «контент-формами», среди них скриншоты экрана его телефона, переписки в мессенджерах, плейлисты. Так, социальные сети художника сами становятся предметом искусства.

– Я иногда веду социальные сети, но не подхожу к этому с точки зрения профессионального маркетинга. Слово «маркетинг» вообще предполагает собой довольно осознанный процесс и комплексный подход. Является ли участие в проектах маркетингом? Может, да. Но некое «продвижение» является вытекающим из участия в проектах, а не наоборот.
 
Источник: Культура Екатеринбурга

Текст: Александра Петкау

Фото: Георгий Сапожников